Неточные совпадения
Почтмейстер вдался более в философию и
читал весьма прилежно, даже по ночам, Юнговы «Ночи» и «Ключ к таинствам натуры» Эккартсгаузена, [Юнговы «Ночи» —
поэма английского поэта Э. Юнга (1683–1765) «Жалобы, или Ночные думы о жизни, смерти и бессмертии» (1742–1745); «Ключ к таинствам натуры» (1804) — религиозно-мистическое сочинение немецкого писателя К. Эккартсгаузена (1752–1803).] из которых делал весьма длинные выписки, но какого рода они были, это никому не было известно; впрочем, он был остряк, цветист в словах и любил, как сам выражался, уснастить речь.
Меж ими всё рождало споры
И к размышлению влекло:
Племен минувших договоры,
Плоды наук, добро и зло,
И предрассудки вековые,
И гроба тайны роковые,
Судьба и жизнь в свою чреду, —
Всё подвергалось их суду.
Поэт в жару своих суждений
Читал, забывшись, между тем
Отрывки северных
поэм,
И снисходительный Евгений,
Хоть их не много понимал,
Прилежно юноше внимал.
— Ничего подобного я не предлагал! — обиженно воскликнул офицер. — Я понимаю, с кем говорю. Что за мысль! Что такое шпион? При каждом посольстве есть военный агент, вы его назовете шпионом?
Поэму Мицкевича «Конрад Валленрод» —
читали? — торопливо говорил он. — Я вам не предлагаю платной службы; я говорю о вашем сотрудничестве добровольном, идейном.
— В самом деле не видать книг у вас! — сказал Пенкин. — Но, умоляю вас,
прочтите одну вещь; готовится великолепная, можно сказать,
поэма: «Любовь взяточника к падшей женщине». Я не могу вам сказать, кто автор: это еще секрет.
Райский еще «серьезнее» занялся хождением в окрестности, проникал опять в старые здания, глядел, щупал, нюхал камни,
читал надписи, но не разобрал и двух страниц данных профессором хроник, а писал русскую жизнь, как она снилась ему в поэтических видениях, и кончил тем, что очень «серьезно» написал шутливую
поэму, воспев в ней товарища, написавшего диссертацию «о долговых обязательствах» и никогда не платившего за квартиру и за стол хозяйке.
— Еще бы! — сказала Вера Павловна. Они
прочли два раза маленькую
поэму, которая, благодаря их знакомству с одним из знакомых автора, попала им в руки года за три раньше, чем была напечатана.
— Саша, какой милый этот NN (Вера Павловна назвала фамилию того офицера, через которого хотела познакомиться с Тамберликом, в своем страшном сне), — он мне привез одну новую
поэму, которая еще не скоро будет напечатана, — говорила Вера Павловна за обедом. — Мы сейчас же после обеда примемся
читать, — да? Я ждала тебя, — все с тобою вместе, Саша. А очень хотелось
прочесть.
Сначала ему было трудно
читать, потом, одушевляясь более и более, он громко и живо дочитал
поэму до конца. В местах особенно резких государь делал знак рукой министру. Министр закрывал глаза от ужаса.
У Добролюбова я
прочел восторженный отзыв об этом произведении малороссийского поэта: Шевченко, сам украинец, потомок тех самых гайдамаков, «с полной объективностью и глубоким проникновением» рисует настроение своего народа. Я тогда принял это объяснение, но под этим согласием просачивалась струйка глухого протеста… В
поэме ничего не говорится о судьбе матери зарезанных детей. Гонта ее проклинает...
Я взглянул в симпатичное лицо моего приятеля и понял: я
читал еврею о том, как герой Шевченковской
поэмы, Галайда, кричит в Лисянке: «Дайте ляха, дайте жида, мало менi, мало!..» Как гайдамаки точат кровь «жидiвочек» в воду и так далее…
Про вас Евгений Павлыч сказал, что вы слишком много
поэм прочли и «слишком много образованы для вашего… положения»; что вы книжная женщина и белоручка; прибавьте ваше тщеславие, вот и все ваши причины…
Потом он мне
прочел кой-что свое, большею частию в отрывках, которые впоследствии вошли в состав замечательных его пиэс; продиктовал начало из
поэмы «Цыганы» для «Полярной звезды» и просил, обнявши крепко Рылеева, благодарить за его патриотические «Думы».
[Пущин, получив «Исповедь» Фонвизиной («Унженская
поэма»), постарался освободиться от гостей, чтобы
прочитать присланное.
Прелесть
поэмы, конечно, заключалась для него в том, как она звучала на родном языке, но едва только он начинал нараспев
читать свои гортанные, цокающие, харкающие фразы, — Любка сначала долго тряслась от непреодолимого смеха, пока, наконец, не прыскала на всю комнату и разражалась длинным хохотом.
За полгода до моей поездки на холеру, в Москве, на одной из студенческих тайных вечеринок в пользу Донского землячества, я
прочел мою
поэму «Стенька Разин».
Особенно восторгался пением очень молчаливый и замкнутый художник Сергей Васильевич Иванов и тут же пообещал дать рисунок для юбилейного номера, а когда я
прочел свою
поэму «Стенька Разин», — Сергей Васильевич заявил...
Я хотел уехать с почтовым поездом, — станция была рядом, — но он оставил меня ночевать и много-много рассказывал из донской старины. По его просьбе я раза три
прочел ему
поэму и обещал ее прислать.
Я
прочел отрывки из моей
поэмы, причем старушка не раз прослезилась, а Иван Иванович тоже расчувствовался и сказал...
— Да, и доказательство тому — я ужасно, например, люблю
поэму Баратынского «Цыганка».
Читали вы ее? — спросил Ченцов.
— Тише, братцы, — сказал Ларионыч и, тоже бросив работу, подошел к столу Ситанова, за которым я
читал.
Поэма волновала меня мучительно и сладко, у меня срывался голос, я плохо видел строки стихов, слезы навертывались на глаза. Но еще более волновало глухое, осторожное движение в мастерской, вся она тяжело ворочалась, и точно магнит тянул людей ко мне. Когда я кончил первую часть, почти все стояли вокруг стола, тесно прислонившись друг к другу, обнявшись, хмурясь и улыбаясь.
Это были
поэмы Пушкина. Я
прочитал их все сразу, охваченный тем жадным чувством, которое испытываешь, попадая в невиданное красивое место, — всегда стремишься обежать его сразу. Так бывает после того, когда долго ходишь по моховым кочкам болотистого леса и неожиданно развернется пред тобою сухая поляна, вся в цветах и солнце. Минуту смотришь на нее очарованный, а потом счастливо обежишь всю, и каждое прикосновение ноги к мягким травам плодородной земли тихо радует.
Я уже
прочитал «Семейную хронику» Аксакова, славную русскую
поэму «В лесах», удивительные «Записки охотника», несколько томиков Гребенки и Соллогуба, стихи Веневитинова, Одоевского, Тютчева. Эти книги вымыли мне душу, очистив ее от шелухи впечатлений нищей и горькой действительности; я почувствовал, что такое хорошая книга, и понял ее необходимость для меня. От этих книг в душе спокойно сложилась стойкая уверенность: я не один на земле и — не пропаду!
— Не скажу-с, — заметил Фома, как бы с сожалением. —
Читал я недавно одну из
поэм… Ну, что! «Незабудочки»! А если хотите, из новейших мне более всех нравится «Переписчик» — легкое перо!
Два раза меняли самовар, и болтали, болтали без умолку. Вспоминали с Дубровиной-Баум Пензу, первый дебют, Далматова, Свободину, ее подругу М.И.М., только что кончившую 8 классов гимназии. Дубровина
читала монологи из пьес и стихи, — прекрасно
читала…
Читал и я отрывки своей
поэмы, написанной еще тогда на Волге, — «Бурлаки», и невольно с них перешел на рассказы из своей бродяжной жизни, поразив моих слушательниц, не знавших, как и никто почти, моего прошлого.
Тогда на пароходе я написал кусочки моего Стеньки Разина, вылившегося потом в
поэму и в драму, написал кусочки воспоминаний о бродяжной жизни, которую вы уже
прочли выше. Писал и переживал.
Я успел с восторгом упомянуть о его «Двенадцати», рассказать о своем «Петербурге» и о желании
прочитать ему
поэму.
В декабре 1917 года я написал
поэму «Петербург»,
прочитал ее своим друзьям и запер в стол: это было не время для стихов. Через год купил у оборванного, мчавшегося по улице мальчугана-газетчика «Знамя труда», большую газету на толстой желтой бумаге. Дома за чаем развертываю,
читаю: «Двенадцать». Подпись: «Александр Блок. Январь».
— Merci, тысячу раз merci… — произнес генерал. — Но теперь вот еще задача! Жена желает, чтобы драму
читала актриса Чуйкина… Она где-то слышала ее, как она декламировала
поэму Глинки «Капля»… Vous connaissez cet ouvrage? [Вы знаете это произведение? (франц.).]
— On dit [говорят (франц.).], что это высокое произведение!.. Quant a moi, pardon, je ne le comprends pas… [Что касается меня, то я, простите, его не понимаю… (франц.).] Я случайно
прочел эту
поэму, найдя ее в библиотеке покойного тестя, который был — вы, вероятно, слыхали — заклятый масон, носил звание великого провинциального мастера и ужасно дорожил всеми подобными писаниями.
Нетрудно представить себе мое смущение, когда в следующий раз, при появлении моем в гостиной, Федор Николаевич, поблагодарив меня за исполнение общего желания, прибавил: «Мы ждем сегодня князя Шаховского и решили
прочесть при нем отрывок из его
поэмы «Расхищенные шубы».
Смутно помню, как однажды, собрав у нас вокруг себя мужскую молодежь, Борисов
читал вслух запрещенную рукописную
поэму «Имам-козел». Все смеялись содержанию, состоявшему, если память мне не изменяет, в том, что корыстолюбивый Имам, желая напугать правоверных ликом дьявола, надел свежую шкуру убитого козла, которая приросла к нему и сделала его общим посмешищем.
Есть великие
поэмы, великие творения, имеющие всемирное значение, — вечные песни, завещаваемые из века в век; нет сколько-нибудь образованного человека, который бы не знал их, не
читал их, не прожил их; цеховой ученый наверное не
читал их, если они не относятся прямо к его предмету.
После обеда молодые люди, один для чтения, а другая для слушания, уселись рядом на диване. Пириневский начал
читать и действительно всю
поэму знал весьма твердо на память и, кроме того, произносил ее с большим чувством. На том месте, где Демон говорит...
И вскоре я уже
читал ему Костомарова: «Бунт Стеньки Разина». Сначала талантливая монография, почти эпическая
поэма, не понравилась моему бородатому слушателю.
Лермонтов
читал наизусть Гоголю и другим, кто тут случились, отрывок из новой своей
поэмы «Мцыри», и
читал, говорят, прекрасно.
Завтра
прочту свою
поэму Гавриилу Романовичу Державину».
— Прошу присесть, — продолжал Дилетаев, указывая на ближайший стул. — Между нами нет только нашего великого трагика, Никона Семеныча. Он, вероятно, переделывает свою
поэму; но мы все-таки начнем маленькую репетицию по ролям, в том порядке, как будет у нас спектакль. Сначала моя комедия — «Исправленный повеса», потом вы
прочтете нам несколько сцен из «Женитьбы», и, наконец, Никон Семеныч продекламирует своим громовым голосом «Братья-разбойники»; Фани протанцует качучу, а Дарья Ивановна пропоет.
Никон Семеныч, приехав домой, тотчас же взялся за
поэму Пушкина «Братья-разбойники». Сначала он
читал ее про себя; потом, одушевившись, принялся произносить вслух и затем, вскочив, воскликнул...
Маловато
прочесть два романа
Да
поэму «Монго» изучить
(Эту шалость поэта—улана),
Чтоб разумно и доблестно жить!
Действительно, попробуем
прочесть гомеровы
поэмы не как интересный «памятник литературы», — попробуем поверить в то, во что верит Гомер, попробуем всерьез принимать то, что он рассказывает. Мы тогда увидим: что же это был за ужас — жить и действовать в тех условиях, в каких находились гомеровы герои!
— Есть такая
поэма Гёте… Я в русском переводе в гимназии
читала. Еще старее истории есть: Дафнис и Хлоя, Филемон и Бавкида, в таком же миндальном вкусе…
На меня же, в двух последних классах, возлагалась почти исключительно обязанность
читать вслух отрывки из поэтических произведений и даже прозу, например из «Мертвых душ». Всего чаще читались стихотворения и главы из
поэм Лермонтова.
Прочел я это в «Русских поэтах» Гербеля. Песнь Риццио из
поэмы Нестора Кукольника «Мария Стюарт». Я пел эту песню, — и была моя молодая царица с наружностью Кати, с червонно-золотыми волосами под короной, и я вставал, снимал шляпу с длинным страусовым пером и низко кланялся.
Девушка
читала ровным, певучим голосом
поэму H. A. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо».